Неточные совпадения
― Не угодно ли? ― Он указал на
кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам
сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился
в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
Когда он вошел
в маленькую гостиную, где всегда пил чай, и уселся
в своем
кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я
сяду, батюшка»,
села на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это было, он не расстался с своими мечтами и что он без них жить не может.
Свияжский достал книги и
сел в качающееся
кресло.
Княгиня сидела
в кресле молча и улыбалась; князь
сел подле нее. Кити стояла у
кресла отца, всё не выпуская его руку. Все молчали.
— Ты гулял хорошо? — сказал Алексей Александрович,
садясь на свое
кресло, придвигая к себе книгу Ветхого Завета и открывая ее. Несмотря на то, что Алексей Александрович не раз говорил Сереже, что всякий христианин должен твердо знать священную историю, он сам
в Ветхом Завете часто справлялся с книгой, и Сережа заметил это.
Степан Аркадьич с тем несколько торжественным лицом, с которым он
садился в председательское
кресло в своем присутствии, вошел
в кабинет Алексея Александровича. Алексей Александрович, заложив руки за спину, ходил по комнате и думал о том же, о чем Степан Аркадьич говорил с его женою.
Как ни сильно желала Анна свиданья с сыном, как ни давно думала о том и готовилась к тому, она никак не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее. Вернувшись
в свое одинокое отделение
в гостинице, она долго не могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она себе и, не снимая шляпы,
села на стоявшее у камина
кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы, стоявшие на столе между окон, она стала думать.
Пообедав, Левин
сел, как и обыкновенно, с книгой на
кресло и, читая, продолжал думать о своей предстоящей поездке
в связи с книгою.
Проходя через первую гостиную, Левин встретил
в дверях графиню Боль, с озабоченным и строгим лицом что-то приказывавшую слуге. Увидав Левина, она улыбнулась и попросила его
в следующую маленькую гостиную, из которой слышались голоса.
В этой гостиной сидели на
креслах две дочери графини и знакомый Левину московский полковник. Левин подошел к ним, поздоровался и
сел подле дивана, держа шляпу на колене.
В доме его чего-нибудь вечно недоставало:
в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два
кресла ее недостало, и
кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин
в продолжение нескольких лет всякий раз предостерегал своего гостя словами: «Не
садитесь на эти
кресла, они еще не готовы».
— Прошу прощенья! я, кажется, вас побеспокоил. Пожалуйте,
садитесь сюда! Прошу! — Здесь он усадил его
в кресла с некоторою даже ловкостию, как такой медведь, который уже побывал
в руках, умеет и перевертываться, и делать разные штуки на вопросы: «А покажи, Миша, как бабы парятся» или: «А как, Миша, малые ребята горох крадут?»
Вошед
в гостиную, Собакевич показал на
кресла, сказавши опять: «Прошу!»
Садясь, Чичиков взглянул на стены и на висевшие на них картины.
Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя; а Володя, я думаю, сам помнит, как
в долгие зимние вечера мы накрывали
кресло платками, делали из него коляску, один
садился кучером, другой лакеем, девочки
в середину, три стула были тройка лошадей, — и мы отправлялись
в дорогу.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым
в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась
в широкое бархатное
кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права
садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
А когда играли, Варавка
садился на свое место
в кресло за роялем, закуривал сигару и узенькими щелочками прикрытых глаз рассматривал сквозь дым Веру Петровну. Сидел неподвижно, казалось, что он дремлет, дымился и молчал.
Странно и обидно было видеть, как чужой человек
в мундире удобно
сел на
кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает бумаги и читает их, поднося близко к тяжелому носу, тоже удобно сидевшему
в густой и, должно быть, очень теплой бороде.
Несколько смешна была ее преувеличенная чистоплотность, почти болезненное отвращение к пыли, сору, уличной грязи; прежде чем
сесть, она пытливо осматривала стул,
кресло, незаметно обмахивая платочком сидение; подержав
в руке какую-либо вещь, она тотчас вытирала пальцы.
Широко открылась дверь, вошел Лютов с танцующей свечкой
в руке, путаясь
в распахнутом китайском халате; поставил свечку на комод,
сел на ручку
кресла, но покачнулся и, съехав на сиденье, матерно выругался.
Самгину показалось, что она хочет
сесть на колени его, — он пошевелился
в кресле,
сел покрепче, но
в магазине брякнул звонок. Марина вышла из комнаты и через минуту воротилась с письмами
в руке; одно из них, довольно толстое, взвесила на ладони и, небрежно бросив на диван, сказала...
В этом настроении обиды за себя и на людей,
в настроении озлобленной скорби, которую размышление не могло ни исчерпать, ни погасить, он пришел домой, зажег лампу,
сел в угол
в кресло подальше от нее и долго сидел
в сумраке, готовясь к чему-то.
Ему было под пятьдесят лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного на одну ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не курил при дамах, не клал одну ногу на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе
в обществе опрокидываться
в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с носом. Он и
в комнате сидел
в перчатках, снимая их, только когда
садился обедать.
Обломов как
сел, так и остался
в кресле.
Зато после, дома, у окна, на балконе, она говорит ему одному, долго говорит, долго выбирает из души впечатления, пока не выскажется вся, и говорит горячо, с увлечением, останавливается иногда, прибирает слово и на лету хватает подсказанное им выражение, и во взгляде у ней успеет мелькнуть луч благодарности за помощь. Или
сядет, бледная от усталости,
в большое
кресло, только жадные, неустающие глаза говорят ему, что она хочет слушать его.
«Теперь или никогда!» «Быть или не быть!» Обломов приподнялся было с
кресла, но не попал сразу ногой
в туфлю и
сел опять.
Он ушел, а Обломов
сел в неприятном расположении духа
в кресло и долго, долго освобождался от грубого впечатления. Наконец он вспомнил нынешнее утро, и безобразное явление Тарантьева вылетело из головы; на лице опять появилась улыбка.
Обломов, облокотясь на него, нехотя, как очень утомленный человек, привстал с постели и, нехотя же перейдя на большое
кресло, опустился
в него и остался неподвижен, как
сел.
Он, не обращая на Райского внимания, переменил панталоны и
сел в большом
кресле, с ногами, так что коленки пришлись вровень с лицом. Он положил на них бороду.
Она
села в свое старое вольтеровское
кресло, поставив лампу подальше на бюро и закрыв ее колпаком.
Он достал из угла натянутый на рамку холст, который готовил давно для портрета Веры, взял краски, палитру. Молча пришел он
в залу, угрюмо, односложными словами, велел Василисе дать каких-нибудь занавесок, чтоб закрыть окна, и оставил только одно; мельком исподлобья взглянул раза два на Крицкую, поставил ей
кресло и
сел сам.
Прежде всего
сели на перенесенные
в залу
кресла, а губернатор на маленькое возвышение, на четверть аршина от пола.
Они сами чувствовали это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская глаза,
сели на свои резные
кресла за покрытый зеленым сукном стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы,
в которых бывают
в буфетах конфеты, чернильница, перья, и лежала бумага чистая и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
—
Садитесь, пожалуйста… — пригласила Хина своего гостя, который бессильно опустился
в кресло около стола.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот
садитесь сюда, — указала она
кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись
в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
— Поган есмь, а не свят.
В кресла не
сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел отец Ферапонт. — Ныне людие веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял.
В сем указание Господне великое видим.
Войдя к Лизе, он застал ее полулежащею
в ее прежнем
кресле,
в котором ее возили, когда она еще не могла ходить. Она не тронулась к нему навстречу, но зоркий, острый ее взгляд так и впился
в него. Взгляд был несколько воспаленный, лицо бледно-желтое. Алеша изумился тому, как она изменилась
в три дня, даже похудела. Она не протянула ему руки. Он сам притронулся к ее тонким, длинным пальчикам, неподвижно лежавшим на ее платье, затем молча
сел против нее.
Всю-то ночь он, я помню, кашляет, худо спит, а наутро всегда оденется и попробует
сесть в мягкие
кресла.
— Не беспокойтесь, прошу вас, — привстал вдруг с своего места на свои хилые ноги старец и, взяв за обе руки Петра Александровича, усадил его опять
в кресла. — Будьте спокойны, прошу вас. Я особенно прошу вас быть моим гостем, — и с поклоном, повернувшись,
сел опять на свой диванчик.
Она бросалась
в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала
в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась
в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец,
села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним
в комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась
в свою комнату, упала
в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала
в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
Его поймал какой-то господин, который привел сапожника — изобретателя обуви с железным снарядом для Гарибальди. Гарибальди
сел самоотверженно на
кресло — сапожник
в поте лица надел на него свою колодку, потом заставил его потопать и походить; все оказалось хорошо.
Дверь тихо отворилась, и взошла старушка, мать Вадима; шаги ее были едва слышны, она подошла устало, болезненно к
креслам и сказала мне,
садясь в них...
Солнце
садилось великолепно. Наполовину его уж не было видно, и на краю запада разлилась широкая золотая полоса. Небо было совсем чистое, синее; только немногие облака, легкие и перистые, плыли вразброд, тоже пронизанные золотом. Тетенька сидела
в креслах прямо против исчезающего светила, крестилась и старческим голоском напевала: «Свете тихий…»
Наступило тепло.
В воображении больной рисовалось родное
село, поле, луга, солнце, простор. Она все чаще и чаще заговаривала о том, как ей будет хорошо, если даже недуг не сразу оставит ее, а позволит хоть вынести
в кресле в палисадник, чтобы свежим воздухом подышать.
Принимает Елисеев скромно одетого человека
в своем роскошном кабинете, сидя
в кресле у письменного стола, и даже не предлагает ему
сесть.
Входишь — обычно публики никакой.
Сядешь в мягкое
кресло. Ни звука. Только тикают старинные часы. Зеленые абажуры над красным столом с уложенными
в удивительном порядке журналами и газетами, к которым редко прикасаются.
За ужином ел невероятно много, а затем
садился поуютнее
в кресле и, сложив на животе красные руки, глядел на танцующую или играющую молодежь благодушными глазками, пока не засыпал.
— Никто, никто над тобой здесь не смеется, успокойся! — почти мучилась Лизавета Прокофьевна. — Завтра доктор новый приедет; тот ошибся; да
садись, на ногах не стоишь! Бредишь… Ах, что теперь с ним делать! — хлопотала она, усаживая его
в кресла. Слезинка блеснула на ее щеке.
Поверьте, — продолжала она, тихонько поднимаясь с полу и
садясь на самый край
кресла, — я часто думала о смерти, и я бы нашла
в себе довольно мужества, чтобы лишить себя жизни — ах, жизнь теперь для меня несносное бремя! — но мысль о моей дочери, о моей Адочке меня останавливала; она здесь, она спит
в соседней комнате, бедный ребенок!
Поцеловав ее почтительно и два раза сряду, он
сел не торопясь
в кресла и с улыбкой, потирая самые кончики пальцев, проговорил...
— А то что ж еще? — с улыбкою ответил Пархоменко и,
сев с некоторою, так сказать, либеральною важностию на
кресло, тотчас же засунул указательный палец правой руки
в глаз и выпятил его из орбиты.
— О, этот разговор длинен будет; угодно вам
сесть со мною, — продолжала она, указывая
в гостиной на одно из
кресел и сама
садясь рядом с этим
креслом.